Однако женской любовью дружина была отнюдь не обижена.Ближним деревням жилось за её щитом вовсе не плохо, два минувших лета видоками.Конечно, прожорливых молодых мужчин надо было кормить, зато сеяли и пахали без страха,не вздумается ли кому отнять собранный урожай, перерезать скотину, назватьрабами самих. А ещё за хлеб-соль доставалась деревне не худшая доля ратнойдобычи: серая лесная земля вблизи крепости сохраняла пузатые горшки серебра.Мстивоя Ломаного берегли могучие Боги, на его воинах лежал священный отблескудачи. Потому каждый род хлопотал прислать сюда девушек, прислать именно с тем,чтобы они, возвратясь через малое время домой, внесли под родной кров частьэтой удачи. А повезёт, так и сына родили от прославленного удальца… парни,благоговевшие перед дружиной, этих девчонок сватали наперебой. Да что говорить!Даже у нас нюхом учуяли милость Богов, пребывавшую с мореходами. Я ужесказывала, как набежали ретивые девки и ещё мне пеняли, что с ними не шла,глумились – Зимка-мёрзлая… Их-то в ту самую осень свели со дворов женихи, да несвели – умчали!

Со всех сторон собирались девушки и ребята, с прялками, свышивкой, с орехами, с пирогами. Прибегали на лыжах через леса, катили насаночках, запряжённых послушными ручными лосями. И столько, что никакая изба,откупленная у хозяина на ночь, не могла вместить половины. Думал, думал Третьяки о прошлом годе затеял большущую храмину нарочно для бесед-посиделок. Народуна помочи собралось без числа; дюжие молодцы спустя год ещё спорили, кто большевсех испил потом на пиру.

Славное место для дома избрал разумный старейшина ипозаботился вселить доброго Домового: не поскупился на жертву, привёл гнедогоконя и зарыл его голову под красным углом, попросил незлобивую душу пойти житьв строение. Так, наверное, и сбылось. На посиделках почти не дрались, толкнутдруг друга плечами да и замирятся. Домовой их студил? Или кмети с жилистымируками, способные хоть кого выкинуть через тын, сознавали свою грозную силу иберегли её, не тратили впусте, споря, у кого на коленях девке сидеть? Или всёоттого, что ходил на беседы сам Мстивой Ломаный, воевода? Садился опричь устены, не спеша потягивал мёд и ленился даже плясать… Но гридни, матёрые удальюи летами, сивогривые старые волки, держали себя при нём мальчишками при отце.Одно слово, вождь.

Вести о посиделках всегда разносят заранее, чтобы хозяевауспели добела выскоблить дом, а гости – перетряхнуть наряды и наготовитьсъестного. Нет человека, который бы не радел себя показать. Даже воеводавпервые смягчился и разрешил нас, юнцов, ото всех дел, велел топить бани,штопать рубахи, чистить гнутые гривны и светлые пояса. Драгоценная справа была,конечно, не наша, наших наставников. Добытая в битвах, полученная в награду задоблестные дела… Безусые отроки любовались и вслух мечтали, как сами наденуттакое же славное серебро. Бахвалились друг перед другом, а может, впрямь думаливыдержать Посвящение, обрести славу в походах… Я помалкивала. Мне и верилось,да что-то не очень.

Мы с Велетой напекли пряников и ссыпали в чистый лубянойкороб. Дразнящий дух пошёл по всей дружинной избе. Размыслив, я унесла коробокот греха подальше наверх. А то станут молодцы проверять, вкусно липечево, – не отгонишь!

Весёлые праздничные порты ждали нас, разложенные на сундуке.Как сейчас помню, я избрала расшитую рубаху с понёвой – ту самую – и серуюсуконную свиту. Невелика стужа, дойду. В свите я выглядела милее, чем вполушубке, по крайней мере, так говорили. Ещё помню, как примеряла её,давненько не ношенную и оттого слегка непривычную, а кто-то другой во мне знайнасмешливо фыркал: про чью честь, глупая, рядишься? Кого надеешься встретить?..Между тем оказалось, что свита, и дома сидевшая не внатяг, стала будтопросторней. Знать, труд каждодневный и пуще того вечный страх – выдержу? несломлюсь?.. – порядочно пообстрогали мне бока, согнали лишнее тело… А ведья больше ни на кого за столом не косилась, что видел глаз, всё в рот тянула.Да. Таких, как я, жилистых и костью широких, в жёны зовут ради густых щей,полной квашни и здоровеньких деток. Со мной на медведя пойдут. А полюбят –Велету. Подле неё каждый орёл. А вот подле меня…

Волосы у сестрёнки вождя вились пушистой волной, послушнолежали, не расплетались даже без ленты. Не то что мои. Я вязала косищу крепкимузлом, не доглядишь, расползётся, рассыпется по волоску… Велета давно стоялаодетая, а я плела да плела. Когда я кончила, она потрогала мою косу, потом своюи вздохнула, завидуя:

– Поменяемся?..

…а что, подумала я со внезапным задором, а что! Ведомо ли,кто там мчится в сумерках без лыжни, летит мглистым берегом моря и улыбается набегу? Ведомо ли, кто войдёт из темноты, щуря зоркое и смешливое око, – изамрёт, увидев меня?..

Чего для живут праздники, если не для чудес. Не ради того,чтобы селилось в душе доверие и надежда: а вдруг?

Словении всю жизнь живёт подле дерева. Рождённый вбревенчатой клети, набирается силы в уютной липовой люльке, а из святого угла,сквозь печной дым, присматривают за несмышлёным строгие деревянные лики. Потом,подрастая, усаживается на тёсаную лавку, за дощатый стол, берёт звонкуюкленовую ложку. Взрослея, гнет можжевеловый лук, колет ровные берёзовые стрелы,опускает в колодезь сработанную из дуба колоду, хранящую зимний лёд до маковкилета… и наконец затворяется в последний дом-домовину и мчится в небо на резвомконе, возникающем из смоляных брёвен костра… а над пеплом скоро встаёт новаяжизнь – кудрявая, в полновесных гроздьях рябина. И так века и века, сколько помнятстарые люди.

Дом для бесед-посиделок, устроенный Третьяком, оказалсяготов только вчерне. По огромности дома внутри пришлось сделать столбы до самыхстропил, иначе свалится крыша. Одни столбы уже покрывала резьба, другие былиразрисованы углём и ожидали резца, третьи скучали, показывая гладкие пустыебока. Мне тотчас захотелось присесть подле любого с долотцом и стамесочкой,вырастить переплетённые травы и выпустить, как из рукава, из-под деревянныхслоёв злого сокола, бьющего пестрокрылую утку… зуд приключился в ладонях,вспомнивших любимое дело… но не решилась. И так мне убавили веселья, покудашли. Ярун захватил калёных орехов, и я давила их на ходу, угощала Велету иХагена, чья рука лежала у меня на плече.

– Ловко ты, – похвалила искренняя Велета. Тогдабрат её, шедший со Славомиром и ближниками, оглянулся и бросил через плечо:

– Оплошала парнем родиться, невестой хвалилась бы.

Уж вот сказал так сказал, будто выпорол. Конечно, мужу вроденего только поглядеть, больше не надобно. Кто поплоше, кто хочет себяутвердить, хвастается, как Блуд, добрым мечом: честно спорь, если завидно. Идурень из дурней бахвалится красотой юной жены. Дурню ногу не подставляй, самнайдёт, где запнуться. Только у меня-то в уме не было хвастовства. Домапривыкла пальцами щёлкать орехи и здесь хотела – чем не понравилось?..

Отрок зовётся отроком потому, что речей не ведет, покастарший не спросит… Я промолчала, конечно. Блуд засмеялся, а Славомир тожеоглянулся и подмигнул.